Восьмая часть первой главы рассказывает, как общались бывшие сокамерники
- Хватит орать на меня, - прохрипел Буёк, а то я щас вылезу, да накостыляю по тыкве!
Он бросил трубку, но в последний момент до него донеслось:
- Дождешься, я тебя в унитаз спущу!
Услышав очередные “ласковые слова” от бывшего сокамерника, он зло ощерился, вскочил с места и нервно заметался по комнате… Внезапно замер, только глаза злорадно забегали. Рванулся к телефону, cхватил трубку и придерживая одной рукой аппарат с треснутым корпусом, стал второй рукой накручивать диск.
- Павидло Валод, звони Джабе, - завопил Буёк, - он же грузин, а Мика родом из Тбилиси… Что?.. Даже если Джаба лично не знаком с ним, в чем я сильно сомневаюсь, он найдёт как выйти на него. Падла буду… Он не из тех кто телепается, он достанет его… Не тот разговор… Падла буду… Джаба уважает? Не то слово. Лично зырил, как он из Бутырки маляву Сво Рафу передал. Падла буду…
Буёк самодовольно выслушал клятвенные заверения бывшего сокамерника и глубокомысленно изрек:
- Джаба может, согласен, попробую. А ты не делай мне нервы, а то зарою, неопознанный объект!
- Шоо?!
- Вылетишь в форточку с десятого этажа, никто не опознает! Вот шо !
- Ладно Буёк, откинь копыта и дыши глубже.
___
Буек на радостях швырнул трубку вместе с аппаратом на сиденье дивана. Трубка скатилась вниз и, раскачиваясь маятником, повисла на проводе. А он сбросил потресканные ботинки с засохшей грязью на подошвах, не развязывая тугие слипшиеся узлы, которые при всем своем желании не смог бы расшнуровать, разве что мечом разрубить, как поступил в свое время Александр Македонский, разрубая гордиев узел. И нервно дергаясь, с трудом сохраняя равновесие, поднялся на пуфик у серванта. С верхней полки достал книгу Карла Маркса “Капитал”. Загадочно улыбаясь и бережно поглаживая твердую обложку книги, самодовольно промурлыкал: “Карла Марла, Капитал!!!”
Затем, мягко соскочил с пуфика и босиком пошлепал к дивану, Правой ногой ловко подкинул вверх все еще раскачивающуюся трубку, перехватил её свободной рукой и водрузил на рычажки телефона.
Присел на диван, поместил рядом с собой, многостраничное бессмертное творение классика и основателя коммунистического движения, осторожно приподнял твердую обложку. Под обложкой, вместо титульной страницы, неискушённый читатель с изумлением обнаружил бы металлическую дверцу с небольшим отверстием для ключа.
Но Буёк не выказывая тому особого удивления, пошарил рукой у правого подлокотника дивана, выудил из незаметного отверстия ключик медного цвета с почерневшими изношенными краями, вставил его в замочную щель и трижды повернул налево. Крышка, под давлением пружины, по-мышачьи пискнув, плавно поднялась, обнажив ячейки заполненные маленькими пакетиками с белым порошком героина.
Он взял один пакетик и прошел на кухню. Достал медную турку, плеснул в нее полстакана воды комнатной температуры и поставил на среднюю конфорку газовой плиты. Включил. Разорвал пакетик, высыпал в турку содержимое. Через минуту появился пар, он, предвкушая наслаждение, закрыл глаза и наклонился над туркой, сделал первый вдох. Глубокий, теплый, сладостный аромат проник в горло и приятно осел во рту. Он наклонился ещё ближе, сделал два вдоха и, в ожидании когда дурман начнёт застилать сознание, продолжил усиленно вдыхать поднимающиеся клубы пара. Но голова продолжала оставаться ясной, трезвой. Долгое потребление, развившаяся толерантность, уже не приносили былого ощущения.
Буек напоследок пошмыгал носом, выражая свое недовольство, переставил турку на холодную конфорку. Вновь обратился к бессмертному творению Карла Маркса.
Из отдельной ячейки достал шприц крохотных размеров и ампулу с дозой промедола. Перелил жидкость в шприц. Ладонью растер руку, для убедительности подул на это место, вроде как пыль смахнул и ловко всадил иглу, в опухшую от многочисленных уколов вену, на левом запястье. Медленно вдавливая ручку, он под воздействием сильнодействующего наркотика, погрузился в нирвану. Эйфория наступила практически мгновенно.
Вторая часть второй главы романа рассказывает как Буёк поздно вечером, возвратился к себе.
Буёк поздно вечером, в одиннадцатом часу, возвратился к себе, на улицу Веерная 120, в квартиру осужденного Гагаринским судом Москвы пацана Минаса Ереванского.
Был тяжелый вечер. С утра собрались на хате Коли Уральского, решали как быть с магазином “Россиянка”. Коля со своими крышевал эту точку, заодно подбрасывал им украденный товар. Товар, чтобы не заморачиваться, не оприходовали. Тамара Васильевна записывала в своем блокноте поступление левого товара и выдачу денег. Пацаны честно работали, во время вносили в общак свою долю. Но неожиданно нагрянула проверка со стороны районного отделения Госконтроля СССР и обнаружила излишек неучтенных товаров. Старого председателя рай.отдела Госконтроля Федора Головинова, за месяц до проверки, отправили на заслуженный отдых, а с новым еще не успели сговориться. Вот и нагрянула беда. Излишек, это мягко сказано: до сорока процентов товара оказались не учтенными. Пацаны, получив хорошую возможность спокойно и легально сбывать украденное, оживились. Кражи совершали каждую ночь и по субботам украденные вещи подвозили в магазин. Предварительно убирали следы эксплуатации, восстанавливали товарный вид. А далее, подшивали бирки известных фирм. Бирки печатались за небольшую плату в Ореховской типографии. Разумеется об этом Тамара Васильевна ничего не знала, ее не волновало происхождение товара, хотя и, как опытный товаровед, догадывалась.
Огромное количество неучтенного товара не могло не заинтересовать сотрудников ОБХСС. Они, согласно договоренности между родственными организациями, получили подробно изложенную записку. Вскоре выяснилось происхождение товара и на Тамару Васильевну надели наручники. Через три месяца с небольшим суд присудил ей шесть лет строго режима с конфискацией имущества. Но Тамара Васильевна оказалась предусмотрительной работницей советской торговли. Как показало следствие, ей не принадлежали две квартиры в Москве, дача: 2-этажный дом, с площадью 250 квадратных метров в Московской области, Наро-Фоминском городском округе, в садовом товариществе Стрела, на первой улице. И элитная вилла в Крыму, с бассейном, теннисным кортом, с садом, с тренажерным залом, винным погребом и террасой с летней кухней куда она наведывалась каждое лето, тоже не ей принадлежала. Жила она скромно, по найму, снимала комнату у одной глубокой старушки, исправно платила той квартплату, о чем свидетельствовала стопка квитанций на комоде, принадлежали старушке и остальные вышеперечисленные строения. Надев на руки Тамары Васильевны наручники, оперативники помчались к ней на квартиру, вернее на квартиру той старушки ( ее имя, к сожалению, осталось неизвестным исторической науке). Им не удалось отыскать с десяток завещаний на имя Тамары Васильевны, написанные хозяйкой квартиры крупным разборчивым почерком.
Таким образом, Тамара Васильевна не особо пострадала. Посидит пару лет, а там по удо выйдет на свободу. Братки определят, как ей жить дальше, другое дело, пацаны. С ее арестом они пострадали: столько бессонных ночей провели, с риском для жизни шли на работу, в поте лица зарабатывая на хлеб насущный и в одночасье все пропало.
А потому, часть пацанов решила, что она должна поделиться с ними нажитым имуществом, не без их помощи. Другие же, встали на защиту бывшей директрисы, считая ее не менее пострадавшей.
Разборка продолжалась до вечера и не к чему не привела. Так и разъехались, не придя к единому мнению.
У Буйка голова гудела от напряженного дня. Он не стал загонять в гараж свой новенький ВАЗ-2101, припарковал у подъезда и, не дожидаясь лифта, потопал по лестнице к себе на третий этаж.
Книга Карла Маркса “Капитал” лежала на кровати со вчерашнего вечера. Он не раздеваясь и не разуваясь достал две ампулы и по очереди вколол обе дозы себе в вену. Умиротворение поползло по телу, он, облокотившись о некогда белую подушку, забылся.
В три ночи проснулся, его трясло мелкой дрожью. Он сбросил с себя куртку, расшнуровал и раскидал по углам ботинки, прошел в ванную, решил умыться, но в кране не было воды. Сорвал с себя рубашку, стал снимать брюки, как вдруг раздался телефонный звонок.
Вторая часть третьей главы рассказывает, как гостил криминальный авторитет у известного композитора.
Буек поднял трубку и осторожно прислонил к уху. По воровской привычке он не начинал разговор первым, вслушивался, пока на том конце провода прекратят сопеть и обратятся к нему с вопросом. В трубке что-то проскрипело и сквозь шум до него донеслась грузинская речь-диалог, он узнал голос одного из них, братана грузинского, Джабы или Дюбы, так его окрестила в тюрьме братва:
- გაგზავნეთ ბიჭები და მიეცით საშუალება სამართლიანად განსაჯონ.
(- Отправь ребят, пусть по справедливости рассудят.)
А это голос Джабы.
- ყველა, საუბარი დასრულდა.
(- Все, разговор окончен.)
Послышался дальний хлопок закрываемой двери и голос в трубке: - Буёк, ты слышишь меня? Это Дюба.
- Да, Джаба, рад тебя слышать. Есть дело или просто позвонил?
- Есть дело, дорогой. Мне нужно знать твое мнение.
- Ну, валяй !
- Павидло Валод просит помочь нашему почтальону. Тот вроде проверенный пацан. Хорошо поет, ничего не могу сказать. И все же, как бы не лохануться. Нужно 2-3 лимона выложить.
- Знаю, Павидло Валод и мне звонил. Дюба, он верой и правдой уже столько лет нам служит. Впервые обратился за помощью, нужно помочь.
- Я уже навел справки, знаю адрес, номер телефона. Композитор, как раз в Тбилиси находится. На этой неделе займусь.
- Вот и хорошо. Будешь в Москве, звони. Ладно, братан, обнимаю. До встречи.
_____
На следующее утро Джаба Иоселиани решил не лезть напролом. Он набрал личный номер начальника МВД генерала Кипиани и попросил того организовать встречу с композитором Микаэлом Таривердиевым, минут на десять, просто кофе попить. Министр, по своему обыкновению, не стал вдаваться в подробности, поручил отделу информатики созвониться с композитором и передать тому просьбу уважаемых людей города принять их на 10-15 минут. Композитора удивила просьба, в то же время и обрадовала. Он с готовностью согласился принять их на следующий день. Вечером, следующего дня, трое импозантно одетых мужчин, нагруженных пакетами, цветами и с дипломатом, по обьему сравнимому с небольшим чемоданом, средних размеров, стояли у порога родительской квартиры известного композитора Микаэла Таривердиева. Мать композитора Сатеник Григорьевна, тотчас же отворила дверь и широко улыбаясь, предложила гостям пройти в столовую комнату. Гости, преодолевая отчаянное сопротивление пожилой женщины, в первую очередь, разулись, оставив дипломат у порога, прошли в столовую. К ним на встречу поспешил композитор с газетой “Вечерний Тбилиси” в руках, за ним семенил отец композитора, Леон Навасардович. Гости передав цветы и пакеты, расположились за овальным столом, по грузинскому обычаю, богато обставленному всевозможными яствами. Молодые девушки, привыкшие принимать случайных визитеров, профессионально подали горячий кофе и скрылись за дверью второй комнаты.
- Уважаемый брат Микаэл, - первым заговорил Джаба, - у нас есть к вам просьба, но совершенно неважно как вы нам ответите. Вы нас радушно приняли в родительском доме, а поэтому, этот день впишется золотыми буквами в биографию каждого из нас. Мы этот день никогда не забудем. Мы уже вам благодарны.
Не привыкший к лести подобного рода, Таривердиев, слушая речь визитера, смущенно улыбался. И не зная как себя вести, усиленно предлагал гостям попробовать грузинские лакомства то гату, то гозинаки, то пеламуши. И всякий раз сообщал имя кондитера - своей мамы. На предложение выпить что-то покрепче, Джаба с командой наотрез отказались. “Я надеюсь это не последняя встреча!, - торжественно произнес Джаба, и его друзья в унисон закивали головами. Постепенно разговорились. Чтобы не занимать много времени у гостеприимного композитора, Джаба, сделав несколько глотков крепкого кофе, заговорил о цели визита:
- Батоно Микаэл, нам известно, что вы пишете музыку для нового фильма, по моему, военного фильма. И в фильме должны звучать песни.
Нужно признать, начало просьбы обескуражило Таривердиева, он никак не ожидал услышать такое. Когда ему позвонила начальник информотдела министерства МВД госпожа Маргарита Котрикадзе с просьбой принять высокопоставленных, уважаемых товарищей, правда не объяснив в какой области они являются уважаемыми, а Микаэлу Леоновичу показалось неудобным переспрашивать, уточнять, думалось, речь пойдет о производстве, о просьбе оказать им посредническую услугу - в его друзьях числилось немало отраслевых министров. Но гости заговорили о фильме “Семнадцать мгновений весны” и Микаэл Леонович напрягся в ожидании о чем же пойдет речь. Джаба, прочитав мысли композитора, не заставил себя долго ждать и перешел к конкретике.
- Дорогой Микаэл, - заговорил он, - среди наших друзей есть представители искусства, причем в любой области. И это, признаюсь, является предметом моей особой гордости. Так вот, один из них прекрасно поет, занимает высшие строчки в советской эстрадной песне. И главное, он как человек бесподобен: отзывчив, всегда готов протянуть руку даже незнакомому человеку, любому проходимцу. Он один из первых выходит на сцену на каждом правительственном концерте. Это необыкновенный человек. Мы хотим попросить вас, дать ему возможность исполнить ваши песни в этом фильме.
Микаэл Леонович тяжело вздохнул:
- Хорошо, что вы не назвали имя певца. Вполне вероятно, что я знаю его. Но эти песни, по просьбе, а вернее, по указанию Генерального секретаря ЦК КПСС батоно Брежнева исполнил известный певец и, что немаловажно, уже получил деньги за исполнение. То есть, если бы мы и захотели, то не смогли бы вашему другу заплатить…
- Деньги нас интересуют в последнюю очередь. Кто это, если не секрет? - Нет не секрет, вам я могу назвать его имя - это Муслим Магомаев. - О-о-о ! Он отличный певец, мы снимаем нашу просьбу. Мы тоже являемся его поклонниками. - А кто ваш знакомый? - Распираемый любопытством в свою очередь спросил Микаэл Таривердиев. За всех ответил Джаба, - Нашего знакомого, вы хорошо знаете. Это Иосиф Кобзон ! Но я вас прошу, пусть этот визит и наша просьба останутся между нами. Хотелось бы быть подальше от всяческих кривотолков и пересудов.
Услышав имя Иосифа Кобзона, Таривердиев от бессилия опустил руки и слабо улыбнулся, - Иосиф, замечательный человек, вы правы и не менее замечательный певец. Увы..
На этом гости встали с мест, принялись благодарить хозяйку за гостеприимство и одаривать композитора улыбками:
- Батоно Микаэл, мы уже в выигрыше, потому что имели возможность у вас гостить, - решил подвести итог встречи второй товарищ, - общаться с вами. Это кофе надолго сохранится в нашей памяти.
Подал голос и третий гость:
- Уважаемый батоно, мы не вправе занимать дольше положенного ваши драгоценные часы. Надеемся, когда в следующий раз вы прилетите в Тбилиси, иметь возможность пригласить вас к себе в гости, приятно провести с вами время, произнести тост за ваше творческое долголетие и пропустить по стаканчику Ркацители.
Гости поднялись с мест, друг за другом направились в коридор к входной двери. В дверях, согласно кавказскому обычаю, каждый обнял композитора и пожелал ему удачи. Когда захлопнулась дверь, к композитору навстречу вышла его жена ошарашенная визитом необычных гостей: - Вай мэ, Мика, они столько подарков нам принесли! Ужас, как много подарков! Прямо неудобно. Ты не можешь их просьбу удовлетворить ? Микаэл безразлично покачал головой. “Не все в моих руках”, с досадой процедил он сквозь зубы и направился в свой кабинет, но в дверях услышал крик жены: - Вай мэ! Они забыли свой дипломат, что делать?! Дипломат загадочно глядел на хозяев квартиры.
- Пусть стоит, не трогай. Вечером позвоню Джабе, напомню, он мне свою визитку оставил.
Вечером к восьми часам Микаэл набрал номер Джабы: - Уважаемый Джаба, вы забыли у меня свой дипломат.
- Это ваш дипломат, дорогой батоно и запомните, вы нам ничего не должны. Спасибо за кофе. А сейчас, я вас прошу, открыть дипломат.
Таривердиев недоумевая отправился в коридор, вернулся в столовую с тяжелым дипломатом, прилагая усилие поднял дипломат на стол. И в трубку еще раз обратился к Джабе:
- И все же, может вы заедете за ним?
- Нет, дорогой, откройте дипломат.
Таривердиев, взволнованный непонятным, странным разговором, расстегнул замки дипломата и осторожно поднял крышку. Он заглянул под крышку и глаза его от ужаса расширились до неузнаваемых размеров. Дипломат оказался доверху набитым перевязанными банковской лентой пачками денег, номиналом в сто долларов.
- Там два миллиона, - сказал Джаба и положил трубку.