Школьные годы

Не знаю, как у кого, но в нашей школе, в восьмом «А» классе, история считалась легким предметом. Может быть, по той причине, что преподаватель Мария Яковлевна Драга особо не напрягалась. По прошествии пятидесяти с лишним лет понимаешь – она просто отбывала время, спокойно вела урок, не стремилась вовлечь в учебный процесс весь класс. Ее муж, Николай Драга, занимал высокий пост. Он был председателем райисполкома и, по сути, вторым человеком в районе. Поэтому опасаться «набегов» директора школы Орлова Ивана Петровича ей не приходилось.

В тот день, с которого берут начало мои воспоминания, на уроке истории Мария Яковлевна с особым вдохновением рассказала о своеобразном юбилее, торжественной дате в истории советского спорта. Оказалось, советской тяжелой атлетике в эти дни исполнилось 80 лет. В 1885 году в Петербурге один из передовых людей того времени – Владислав Краевский организовал соревнование по поднятию тяжестей – двухпудовых гирь.

– Ну и ну?! – удивился я. – Ведь Советской власти к тому времени и пятидесяти лет не исполнилось!
И тут меня осенило – учительница  приплюсовала досоветский период к советскому времени. Значит, по аналогии, если учитывать досоветский период, то и советскому театру должно быть более двух тысяч лет. Несколько лет тому назад Армения помпезно отмечала двухтысячелетие своего театра. Я не особый знаток истории, но одно время увлекался марками, и в моем кляссере сохранились экземпляры, посвященные этому событию.
– А почему мы не празднуем двухтысячелетие советского театра?! – необдуманно воскликнул я, и, как потом выяснилось, сделал первый, политически мотивированный, а потому неверный шаг в своей жизни. Затем ударился в рассуждения, стал пояснять сказанное и проводить параллель между этими событиями.
Мария Яковлевна хладнокровно меня выслушала, а затем ехидно изрекла:
– Оказывается, у нас в классе сидит крупнейший историк современности, а мы и не знали.
Класс стал посмеиваться в угоду учительнице. Довольная собой, она выдержала паузу, чтобы ученики вернулись в «рабочее состояние», и заключила:
– А теперь, Карапетян, вернись на землю. Я все пытаюсь хотя бы одну четверку тебе поставить, чтобы четверть вытянуть, а ты где-то в облаках витаешь.
Я смутился, вспомнив о череде троек в журнале...
Вечером мать набросилась на меня:
– Чего это ты скандал в школе устроил?!
– Какой скандал? – удивился я. – Не было такого!
– Как ты вот так спокойно умудряешься неправду говорить? Подожди! Отец вернется, три шкуры с тебя спустит!
– О чем это ты, мам? – я в недоумении застыл, пытаясь сообразить, что происходит. Мысленно прокручивал весь день. Вспомнил, как на уроке химии мы спорили с учителем Василием Яковлевичем Забросковым, с каким счетом закончится предстоящий матч московского «Торпедо» с ереванским «Араратом». Он считал себя заядлым болельщиком первого клуба, а мои одноклассники и я соответственно поддерживали второй. Соблюдая субординацию, мы пассивно наседали на Василия Яковлевича, но этот спор продолжался от силы 1-2 минуты. Затем последовал урок, как всегда, интересный и содержательный. Мне нравился этот преподаватель. Благодаря ему я и химию полюбил. Занятия он вел в непринужденной обстановке, как бы беседуя с нами, рассказывая о делах домашних. Мы с любопытством слушали его, и неожиданный школьный звонок доставлял нам даже некоторое огорчение. А потому и не укладывалось в голове, чтобы он мог донести об этом пустяковом споре директору школы. Эта же новость потом по цепочке дошла до моих родителей.

2
Угроза родительского гнева меня не страшила. Я хорошо знал мягкий покладистый характер отца, его отношение к детям в целом и ко мне в частности. Его отличали тотальное спокойствие и замкнутость, что среди шумных, вспыльчивых и резких в выражениях друзей, соседей и знакомых считалось положительными чертами характера. За все школьные годы я получил лишь одну оплеуху. Забегая вперед, отмечу – вполне заслуженную. Насколько помнится, в то время я учился в шестом классе. У меня закончились чернила в авторучке, а я имел счастье писать не простой, а китайской, с золотым пером – подарок младшего брата моей мамы, дяди Левона. Между прочим, известного спортсмена, неоднократного чемпиона СССР по самбо. Так вот, кончились чернила, и я, в надежде не мотаться по магазинам, стал искать нужный пузырек дома: осматривал полки в складском помещении, пытался найти склянку среди заготовленных на зиму банок с вареньем и соленьями, заглядывал в выдвижные ящики комода, который стоял в прихожей. Затем вытряс на диван содержимое портфеля своей сестры: вперемежку с тетрадями и учебниками посыпались иголки, нитки, куклы и всякая дребедень, но чернил я не обнаружил. Продолжая поиски, обшарил стеллажи на кухне, в гараж заглянул. Не оставил без внимания шкафы в столовой комнате и добрался до кабинета отца. В самом нижнем ящике его массивного рабочего стола увидел... не чернила, нет – новенький пистолет Макарова, весь в масле. И, забыв о чернилах, не задумываясь о последствиях, засунул эту железяку за пояс и помчался в школу.

Два дня ходил героем. На одной из перемен пришло в голову выстрелить в открытое окно, что произвело потрясающий эффект. Девочки после этого очарованно «расстреливали» меня глазками, или мне так казалось… теперь и не вспомнишь. На следующий день я осмелился еще на один выстрел. Во время перемены, сопровождаемый любопытными одноклассниками, я прошел на территорию школьного сада и пальнул с пяти-семи метров в ствол дерева. Потом мы долго толпились у него, изучали дырочку от пули, пытаясь определить глубину, на которой она застряла. Еще несколько дней после исторической стрельбы вся школа интереса ради прибегала на это место.
Тут двоюродный брат Микаэл объявился, попросил поносить оружие. Как ему отказать? Солидный человек, на три года старше меня. Вскоре он доверил, очевидно, еще более солидному, а тот еще кому-то. И пистолет пропал. Микаэл испугался и рассказал своему отцу, моему дяде, а тот своему брату, то есть моему отцу.
Когда раздосадованный родитель вернулся домой, я стоял прямо на пороге и, как всегда, ему улыбался (я же не догадывался, что произошло). Здесь и вывел его из себя своей дурацкой улыбкой. Он отвесил мне увесистую оплеуху, и я, строго соблюдая законы физики, прямиком отлетел к противоположной стенке.
Услышав шум, вышла из кухни перепуганная мать. Отец пришел в замешательство и буркнул ей:
– Убери этого мерзавца, чтобы глаза мои его не видели.
Пистолет, конечно, нашли и вернули. Но оплеуха, первая и последняя в моей жизни, осталась и навсегда запомнилась.
Еще сохранился в памяти следующий случай из школьных времен. В седьмом классе учительница французского Наталья Владимировна, одержимая мыслью добиться от меня отличного владения языком, занялась прессингом. Такая язва была! Как вспомню, так мороз по коже. Каждый день вызывала к доске и гоняла по-черному.
А какие могут быть результаты, если я после школы как забрасывал портфель на кушетку в прихожей комнате, так только утром следующего дня вспоминал, что надо было бы хоть раз в учебники заглянуть.
Довела она меня до такого состояния – хоть школу бросай. К слову сказать, мои родители в начальниках ходили и особо нами не занимались. Мы были сыты, одеты, обуты – чего же еще надо?
И я нашел способ дать понять Наталье Владимировне, чтобы отвязалась от меня. Она снимала угол в частном, полутораэтажном, неказистом домике у одной старушки. Мы с друзьями, соседом Эдиком Хрояном и одноклассником Валерой Мкртчяном вычислили ее комнату и поздно вечером подкрались к окну. Чуть дыша и волнуясь, набрали камней побольше в обе руки и на счет «раз, два, три» пальнули. Атака оказалась удачной – стекло, издавая душераздирающий звон, стало осыпаться. Мы – ноги в руки и по домам.
На следующий день я миролюбиво смотрел Наталье Владимировне в глаза. Она с тем же чувством вызвала меня к доске. Вечером мы повторили залп и осколки новых стекол с уже знакомым нам звоном посыпались вниз. Однако в школе ситуация не изменилась. «Ну что ж, дождемся своего часа», – подумал я.
По окончании дня меня от злости аж трясло. По дороге собирал камни, выбирал покрупнее, мелкие откидывал.
Подошли к окну, заняли удобную позицию, но только успел я сказать «раз», как перед нами выросла фигура крупного мужчины. Мы с визгом, которому и разбитое стекло бы позавидовало, рванули в разные стороны.
Мне не повезло – он почему-то в мою сторону побежал. Вероятно, в этом случае восторжествовала сама справедливость, ведь ловить нужно было именно меня. Бежал со скоростью света, но мужчина мчался быстрее, а когда стало ясно, что конец известен, и меня схватили за шиворот, выпалил: «Я сын Карапетяна Самсона».
Понимал, что только это спасет меня от заслуженного мордобития. Отца в то время только назначили (рука не поднимается написать «избрали») вторым секретарем райкома партии нашего города. С этим простому люду надо было считаться. Уже не раз я имел удовольствие убеждаться в преимуществах, которые кроются под словосочетанием «райкомовский отпрыск», или, как за глаза нас называли некоторые учителя, «сопливая интеллигенция».
Мужчина оторопел, остановился и посмотрел на меня. Я узнал его. Это был молодой инженер, которого к нам в Калинино (ныне город Ташир) на стажировку прислали. Он, немного поразмыслив, осознал, что в данном случае можно нарваться на неприятности. Продолжая крепко держать за шиворот мою светлость, молча повел меня в сторону дома секретаря райкома партии Самсона Карапетяна.
К сожалению, на втором этаже свет не горел, светились только окна на первом. Пишу «к сожалению», поскольку надеялся, что если отец уже поднялся отдыхать в свою комнату, то молодой инженер не решится его беспокоить.
Он постучал в дверь и, подталкивая меня, вошел.
Отец сидел в кресле напротив двери, как всегда, с газетой «Правда». Очевидно, изучал новые директивы о внеочередном повышении роли партийных ячеек на местах, или как страна, возглавляемая самыми лучшими сынами отечества, уверенными шагами движется от обычного социализма к развитому, намереваясь и дальше идти в сторону коммунизма, который уже несколько десятилетий маячит на горизонте.
Молодой инженер, увидев отца, растерялся и начал мямлить:
– Товарищ Карапетян, вы меня простите, но… Вот уже два дня… Разбивают окно… У нас маленький ребенок… Мы всю ночь не спим… Вы простите меня… Товарищ Карапетян… – затем он набрался духу. – До свиданья, товарищ Карапетян, спокойной ночи.
А отец как уставился в Центральный орган компартии СССР, так в течение всего этого нечленораздельного монолога ни одного движения и не сделал. Такое впечатление, словно он восседал в родном кресле со своей любимой газетой в полном одиночестве.
Инженер, переминаясь с ноги на ногу, постоял еще пару минут, не зная, как поступить, а затем развернулся и вышел, осторожно прикрыв за собою дверь. На «подиуме» остался я один. Стоял, понурив голову, ждал, а отец как ни в чем не бывало продолжал читать газету. Прошло пять минут, десять… Тишина. Лишь слышно было, как он страницы переворачивал. Я, наконец, осмелев, сделал небольшой шаг в сторону двери. Никакой реакции. Я продолжил – еще один шаг, затем еще. Постоял у двери c минуту и тихонечко вышел.
Ни в тот вечер, ни на следующий день и вообще никогда отец не вспоминал о том инциденте.
Надеюсь, этими примерами я смог убедить читателя в том, что его мне менее всего следовало опасаться…

А мы, оказывается, неточно вычислили комнату Натальи Владимировны, не в то окно палили. И это произошло по вине Эдика. Когда я ошибочно указал на ближайшее окно, он тут же, не раздумывая, поддержал меня. А надо было ему подумать, не соглашаться сразу. Он поступил очень опрометчиво. Опрометчивость, как известно, в таких вопросах – не лучший советчик. И все пошло наперекосяк...
3
– Мам, ты можешь мне сказать, на каком уроке я скандалил? – наконец сообразил спросить я.
– Ой, ой, ой, – мать стала причитать и качать головой. – В кого ты такой уродился?
– Мам, ну серьезно.
– На уроке истории, на каком еще?! Хватит притворяться! Из тебя невинной овечки не получится, как ни старайся!
– На истории?! Да я только один вопрос задал, а она высмеяла меня перед классом и не ответила.
Столкнувшись с откровенной несправедливостью, у меня от обиды глаза на лоб полезли.
– Ух ты, какой! – всплеснула руками мама. – Оказывается, учительница высмеяла его. Какая беда-то! Какая нехорошая учительница!
В это время позвонили. Мама подняла трубку и долго молча слушала, лишь изредка добавляя: «Ну да», «Конечно», «Естественно», «Вы правы».
Положила трубку и обернулась ко мне:
– Завтра зайдешь на большой перемене к директору.
– А его никогда на месте не бывает.
– Хватит перечить! – оборвала меня вконец расстроенная мать.
– Его постоянно все ищут, – я стал раздражаться в ответ. – То и дело слышишь: «Вы не видели Ивана Петровича? Вы не видели Ивана Петровича?»
– Будет дверь закрыта, у двери постоишь всю перемену. Понятно?!
– Понятно, – проворчал я и поднялся к себе в каморку.
У нас на втором этаже по недосмотру проектировщиков образовался не то чулан, не то комната, и я облюбовал это место. С трудом втиснул кровать и тумбочку рядом, одним словом, обустроился, а на дверь еще и замок повесил. Мать, когда пребывала в хорошем настроении, подшучивала надо мной:
– Смотри, как бы твои миллионы не выкрали!

На следующий день, на втором уроке, перед большой переменой, к нам в класс заглянул директор. Стоя в дверях, прошерстил все ряды суровым взглядом и, отыскав меня, сказал:
– На перемене ко мне зайдешь, я жду тебя.
Настроение, прямо скажем, ниже среднего. Главное, я не могу понять, что я такого натворил. Вопрос задал. Разве нельзя вопросы задавать?
Прозвенел звонок. Поплелся, понурив голову. Поскольку дверь была открыта, зашел без стука в кабинет и стоял, переминаясь с ноги на ногу. Иван Петрович, словно не замечая меня, с серьезным видом что-то писал. Я соображал: как быть, если сейчас прозвенит звонок на урок? В этот момент директор отложил бумаги и, не глядя на меня, спросил:
– Карапетян, в последнее время тебя видели с какими-то сомнительными пацанами. Кто они такие?
Я еще больше растерялся.
– Да ни с кем я, кроме моих друзей, не общаюсь... с нашими соседями только, и все.
– А откуда у тебя эти мысли?
– Какие мысли? – напрягся я.
– Кто тебя надоумил такие вопросы задавать?
– Какие, Иван Петрович? Я всего один вопрос задал, и все.
– Всего один вопрос, – усмехнулся Иван Петрович. – Если бы ты задал вопрос, какой полагается задавать ученикам, то и не стоял бы сейчас здесь. Ты понимаешь, что можешь подставить не только Марию Яковлевну, не только меня, но и своего отца? Ты подумал об этом? – он сделал паузу, чтобы я имел возможность осознать всю степень своего грехопадения. – Ты добьешься того, что тебя из школы попросим. Отправишься коров пасти. Но и там ты не сгодишься, там тоже грамотные нужны. Коров считать надо уметь.
От нахлынувшего волнения я стал всхлипывать. Накатились слезы, и тут меня прорвало. Завыл, как волк, попавший в капкан. Слезы градом… ревел не стесняясь. Иван Петрович встал с места, подошел ко мне и стал гладить по голове.
– Ну все, все. Успокойся, успокойся. А впредь думай головой, ты ведь взрослый уже. Рассказывает вам Мария Яковлевна о тяжелой атлетике, вот о тяжелой атлетике и задавай вопросы. И нечего отсебятиной заниматься.
Стало легче. Мягкая рука и спокойный голос директора возымели надо мной действие, и я, продолжая всхлипывать, спросил:
– А что, есть вопросы, которые нельзя задавать?
Иван Петрович, тяжело вздохнув, вдруг ожесточился.
– Таких вопросов нет, но думать надо, Карапетян! – резко ответил он и, едва сдерживая себя, продолжил на повышенных тонах. – Думать надо. Понимаешь?! – затем рывком развернул меня к двери. – Иди, иди!
Качая головой, он что-то невнятно пробормотал и в сердцах вытолкнул меня из кабинета.
Я, так ничего не поняв, поплелся в класс. Навстречу шла старшая пионервожатая, товарищ Алла. Увидев мое зареванное лицо, улыбнулась.
– Ну что, диссидент, досталось тебе?
Я испуганно посмотрел на нее, низко опустил голову и пошел дальше. «Что это она сказала? – подумал я. – Как она обозвала меня? Что такое «диссидент»?
На следующий день проходил мимо газетного киоска. Там тетя Люся работала, она всегда мне еженедельник «Футбол» оставляла. Подумал: дай-ка спрошу, что это за слово.
– Здравствуйте, теть Люсь. Вы не знаете, что означает такое слово… Вчера меня обозвали этим словом…
– Каким словом?
– Вот… выскочило из головы… Только что ведь помнил…
– Я тебя научу, как быть в таких случаях. Вспомни, в какой обстановке или по какому поводу оно прозвучало.
– Меня товарищ Алла этим словом обозвала.
– Эта старая дева? От нее ничего хорошего не жди, – махнула рукой тетя Люся. – Ну как, вспомнил?
– Нет, забыл, теть Люсь. Как вспомню, спрошу, – стушевался я окончательно.

Вспомнил это слово лишь пять лет спустя, став московским студентом.