Всего один вопрос

Писальня Время чтения 7 мин 85 0
Изображение к статье Всего один вопрос

                                                                         «И возрадуются все, уповающие на тебя». Пс. 5:12
               

Проповедь закончилась  и к  пастору подошел  мужчина лет шестидесяти пяти.  Он  был низкого роста, худощавый, весь седой, с отекшим лицом от постоянного пьянства. Его правая рука, прижатая  к  животу  заметно  подрагивала, на лице от подбородка до самого виска растянулся рваный  шрам. Левый глаз прикрывала  нестиранная  серая повязка, а одежда состояла,  несмотря  на теплую погоду,  из  потрепанного  свитера грубой вязки, и короткого  пиджака, очевидно, с чужого плеча.  На  одежде и  в седых волосах   сохранились  былинки сухой травы, видимо, мужчина несколько дней  не раздевался и не умывался. На потрескавшихся  губах темнели остатки  спекшейся крови, а  грязные, огрубевшие руки  были в пигментных пятнах, которые покрывали значительную часть кистей обеих рук  и  тянулись вдоль пальцев, упираясь в пожелтевшие ногти с черной каймой многолетней грязи.  Общую неприглядную картину завершали, такой же чистоты и ухоженности, как и все остальное,  спортивные обвисшие штаны  и солдатские  растоптанные ботинки. 
             
- Я хочу с тобой поговорить, – робко обратился
  он к пастору.               
- Хорошо, пожалуйста. Присядем,
  так удобнее будет, – с готовностью  ответил пастор и пригласил  его к стульям, расположенным вдоль стены.               
- Как вас зовут?- присматриваясь к незнакомцу, спросил он.
               
- Федор Игнатьевич.
               
– Вы у нас в поселке впервые или я ошибаюсь?
               
-
  Местный я, тут рядом Михайловка - оттуда.  Просто бываю редко, так уж сложилось. Из тюрьмы только  вот, месяц  как на свободе.               
-
  И решили  прийти в церковь. Нам, очевидно, есть о чем поговорить, - дружески улыбнулся пастор.               
- Да нет, я просто мимо
  проходил, вижу -  свет горит.  Дай, думаю, зайду.               
– Ну, человек предполагает, а Бог располагает.
               
– Я не знаю, может быть и так. Не мне судить, человек
  я маленький .               
– Как сказать. Но, тем не менее, я вас слушаю.
               
– Со мной
  Василий Петрович сидел. Так он с  Библией никогда  не расставался, –  тихим, сдавленным голосом  начал Федор Игнатьевич:
- В
  свободную минуту к  какой-нибудь стенке меня прижмет и давай что-то втолковывать. Не мешал я ему, думаю, пускай выговорится, не денег же просит...  Вот его вспомнил  и зашел.
  
Пожилой человек
  был в подавленном состоянии, но говорил старательно, пытаясь не глотать слова. Четко проговаривал каждую букву,  оттого  местами сбивался и  затягивал речь.               
- Игнатьевич, - обратился к нему пастор, - у вас, наверное, много вопросов накопилось, я попытаюсь на них ответить, -
  он настроился на долгую и серьезную беседу.               
-
  Да нет. У меня  один вопрос только, всего один…  - усмехнулся Игнатьевич и,  как бы прицениваясь, стоит ли продолжать разговор, призадумался, закряхтел, а  затем спросил:               
- Вот ты мне скажи, почему твой Бог меня так невзлюбил, всю
  жизнь мне сломал, преследовал меня, можно сказать с самого детства. Я через него столько лишений перенес, незаслуженных наказаний получил, не перечесть. Как вспомню, такая обида берет… А ведь все могло не так сложиться…  - Он опустил голову, пытаясь унять нахлынувшее волнение.               
В это время раздался скрип, затем последовал хлопок
  закрывающейся  входной двери, Федор Игнатьевич обернулся к  пастору  и  сдавленным голосом спросил:               
- Я не задерживаю
  тебя?  Может  домой пора?  Поздно ведь…               
- Нет, нет, - успокоил его 
  пастор, - я не тороплюсь. Давайте поговорим,  для меня тоже это очень важно.         
- Ну, вот смотри:
  первый срок я еще несовершеннолетним получил. У одной старушки велосипед  за летней кухней всем глаза мозолил. Под дождем, да под снегом никому не нужный. В ту пору ей за восемьдесят перевалило. Сам посуди, к чему он ей. Вот мы с пацанами ночью  велосипед  выкрали и подались в райцентр. Там решили продать. Велосипед-то я приметил, стало быть и идея была моя, но если бы ребята не загорелись , может и я  остыл бы. Такая катавасия, вот. А пасечник Семеныч, злобный человек, всем поперек горла  стоял, видел как мы велосипед катили. Он-то и донес.               
– Я слышал об
  этом пасечнике, - вспомнил пастырь, - рассказывали, что и мед у него был добротный  и как человек  - сердобольный.               
- Одним словом, повязали нас в райцентре, – не обратил внимания на реплику пастора Федор Игнатьевич, - так
  те двое (у родителей деньжата водились) откупились, а  у меня мать одна – уборщицей, вот мне три года и впаяли.
Отшлепать бы нас
  и отпустить, да нет, по всей строгости подошли.               
И я, невинное дитя, можно сказать, еще молоко на губах не обсохло, оказался вместе с уголовниками. Такую школу прошел.                                                                                                                           
Он с минуту помолчал, а потом, немного замявшись, добавил:
- Не дай Бог кому все это перенести ...
 
Затем подпер кулаком подбородок, сделал попытку улыбнуться, но его подбородок
предательски задрожал.          
– Понимаю, у нас дров наломать
мастера. Особенно, когда власть в руки попадает, - пытаясь разрядить напряжение, согласился пастор.               
- Вот, вот, -
  закивал головой  Федор Игнатьевич, стукнул себя кулаком по лбу, стиснул зубы и  закрыл уцелевший глаз. Но через минуту его лицо вновь оживилось, и с какой-то напускной бравадой  он взглянул  на пастора и  рассмеялся:
- Старушка та на меня зла не затаила, нет.
  Она  даже ко мне в тюрьму приехала, пирожков привезла, как сейчас помню, еще теплые были: платком укутала, чтобы в дороге не остыли. На прощанье  прослезилась, обняла меня и говорит, мол, как  освободишься, зайдешь, велосипед тебе отдам. Да куда там, -  махнул он рукой, - не дождалась  меня, померла через год. А моя жизнь пошла  кувыркаться  дальше.               
- Как звали старушку, не помните?- спросил пастор.
               
- Э-э, столько лет прошло, куда там.
               
- А я помню. Пелагея Никаноровна, так ее звали.
  Она, как я теперь понимаю, за вас в нашей церкви молилась. Меня только рукоположили. У  меня  тоже, как вы говорите, еще молоко  в то время на губах  не обсохло, мы с вами примерно одного возраста.               
- Вот еще такое было, - Федор Игнатьевич разместился
  поудобнее, явно польщенный вниманием пастора.               
-
  Ну, прямо абсурд какой- то.  Как  всплывет в памяти тот случай…  так мурашки по коже. Подходит ко мне, значит, прапорщик  (это  я уже второй срок отбывал, на поселении  досиживал)  в руках у  него грязная кружка, где-то на  земле подобрал. Говорит:  «Отнеси, мол, на кухню, хорошенько помой, чего зря валяется». Понес я ее в столовую, но до кухни не дошел, так помочил под краном и в общую кучу  бросил, а на ужин чего-то задержался, сел за стол, все кружки с чаем разобрали, одна осталась. Представляешь -  эта,  со следами грязи.

Федор Игнатьевич
  усмехнулся и развел руками:
- Сижу и глазам своим не верю. Ну вот, скажи ты, триста человек в столовой, почему именно мне
  эта грязная досталась.
С досадой и с негодованием выпалил он и добавил:
               
-Не я
  дежурный, не мое дело, а из этой грязной кружки я хлебал!   
От нахлынувших воспоминаний его лицо
  побагровело, он заерзал на месте, оглядел опустевшую церковь,  затем перекинул  ногу на ногу, и,  опершись  рукою о подлокотник  стоящего рядом стула,  задумался.
Пастор предположил, глядя на Федора Игнатьевича , что очевидно тот
  выискивает  в своей памяти новые случаи,  когда по его разумению,  Господь Бог  обошелся с ним несправедливо и  не ошибся.
- А один раз через Его наказание и жизни мог лишиться… -
  прервал тишину  Федор Игнатьевич.               
- Зашел, значит,
  в кладовку, а кладовщик  у нас ленивый такой был  и не просыхал: начинал с утра и до конца смены... Потом задвинули  его куда-то или помер, кто его знает. Гляжу -  у него ящики с гвоздями, аж до потолка, но не ровно сложены. Верхний вот-вот упадет.  Стал подгадывать, кому это посчастливится, на голову ведь, ой, как грохнет.  Но вот, поди ты, на обратном пути, забыл  об этом ящике, а  он как…  хорошо не по голове -  в плечо мне угодил, все косточки раздробил. Сознание сразу потерял, сколько лежал  - не помню, когда в чувство привели - не знаю. Нашатырь там, врача вызывали, народу много собралось.               
Полтора месяца
  в больничке, и  с тех пор плечо у меня ноет, особенно когда к дождю, прямо мочи нет. Ну, скажи, зачем не этому остолопу по голове, который за это отвечать  должен, а  меня покалечило?               
Так вот всю жизнь. Столько всего наворотилось, что и не перечислишь.
               
И чтобы показать свое
  огорчение  обстоятельствами рассказанного, он нарочито горько вздохнул, развалился  на стуле, весь истощенный и обессиленный. И,  стараясь не смотреть на пастора, он как бы ушел в себя, уставился в одну точку.
Слова его произвели тяжелое впечатление. Пастор, не зная как подступиться, молчал;
  он рассматривал Федора Игнатьевича, о чем-то думал. В опустевшей церкви воцарилась тишина.               
За окном
  послышались мужские голоса. Там, как нетрудно было догадаться,  подсчитывали деньги и при этом матерились,  денег не хватало, а магазин должен был  вот-вот закрыться.               
- А когда
  последний раз попал на зону, четвертый, стало быть, – вновь заговорил Федор Игнатьевич, - и пострадал ни за что  и отсидел ни за что.               
У нас в деревне двое, муж с женой, утонули:
  лодка перевернулась, а они дурни плавать не умели. Трое малолеток сиротами остались. Родственники детей себе забрали. А дом (большой дом  у них, двухэтажный)  заколотили и на  окна решетки повесили. Решили:  дети подрастут, сами определят, как домом-то  распорядиться. Вот я и подумал: « А решетки тут к чему?  Кто туда полезет - пустой ведь».  А моя хата без  забора стояла, все руки не доходили.  Значит, подсчитал  я  решетки, как раз получается. Вот я с утра речной песок завез, кум подсобил, купил шесть мешков цемента за пол цены у Сидорыча, тот на цементном сторожем работал. Думаю, успею за ночь решетки вдоль моего участка расставить и бетоном залить. К утру подсохнет. А когда хватятся, что решеток нет, так я тут причем.  У меня  забор уже лет сто стоит.  Вечером замесил раствор и ночью за решетками полез. Тут я часа полтора потерял, повозиться пришлось. Решетки так крепко пригвоздили, что монтировкой  с трудом отдирал, пот градом тек.  Несу, значит, последнюю, и спотыкнулся, зараза,  конец решетки мне прямо в глаз. Взвыл я от боли. Ну,  из ближайшего дома  сосед на мой рев  и выскочил…               
Понятное дело – суд:
  без жалости и понимания. Не приняли во внимание судьи никакие смягчающие обстоятельства. Глаз ведь потерял.  Впаяли срок по полной программе…               
Он притих, посмотрел на пастора, - да что я тебе про все это... -
  вдруг занервничал он: 
-
  Вот я сидел и слушал, как ты людям умные вещи рассказываешь, поучительные, можно  сказать. Многим бы призадуматься  надо. А  мне все это…               
За окном
   все еще пересчитывали деньги,  Федор Игнатьевич задергался, нащупал в кармане медяки, и, что-то невнятно пробормотав, поспешно встал и, не простившись, поковылял из церкви.

Тэги Рассказы


Немного об авторе

Пользователь olympoetry

Ваагн Карапетян

Ваагн Самсонович Карапетян, писатель, автор нескольких книг. Вице-президент Международного союза литераторов и журналистов APIA по американскому континенту. Внештатный корреспондент газеты "Аргументы недели". Главный редактор международных альманахов «Литературная Канада» и «Всеамериканский литературный форум».Номинирован на соискание национальной литературной премии "Писатель года" за 2020 и 2022 годы.




Добавить комментарий

Оставлять комментарии можно только зарегистрированным пользователям. Чтобы оставить комментарий, войдите или зарегистрируйтесь, если у вас еще нет аккаунта.